В конце 2019 года, после смерти Юрия Лужкова, с новой силой вспыхнул интерес к наследию эпохи, названной его именем. В авторских блогах стали появляться рейтинги и подборки самых ярких, странных и безобразных московских построек «лужковского стиля»; архитектурные критики и урбанисты принялись в очередной раз подводить итог эпохе легендарного градоначальника и с разной степенью методологической строгости встраивать памятники ее материальной культуры в существующие теоретические рамки.
Первые попытки осмыслить архитектуру лужковской Москвы предпринимались ещё в начале 2010-х, сразу после ухода Юрия Михайловича с поста мэра, но и до этого момента было ясно: тот вираж, который сделала архитектура на всем постсоветском пространстве после краха социалистического эксперимента — это нечто большее, чем просто периферийный извод постмодернизма. Это яркое и самобытное культурное явление, которое имеет мало общего с философией Чарльза Дженкса и Роберта Вентури.
Архитектуру эпохи капиталистического романтизма (1991—2008 гг.), как и почти все культурные феномены в нашей стране, начали исследовать с Москвы, где она проявилась наиболее заметно и обильно. Однако очень скоро выяснилось, кто многие крупные города России и ближнего зарубежья, в которых на рубеже тысячелетий развернулась масштабная стройка, могут похвастаться не менее ярким архитектурным наследием, и весь этот калейдоскоп локальных школ и стилей невозможно описать какими бы то ни было общими категориями. Так, нижегородский неомодерн архитектора Харитонова — это совсем не то же самое, что мордовское Возрождение губернатора Маркелова, «стаканизм» Петербурга имеет совершенно иной генезис в сравнении с «агроренессансом» Минска, а природа казанского национал-модернизма во многом противоположна сущности географически близкого ретро-деконструктивизма Самары. В самой этой игре ярлыков и определений — конструируй как хочешь, а все равно почти наверняка попадешь в точку — появляются главные черты эпохи — эклектизм, синтетичность и абсолютный эстетический плюрализм.
В целом пост-перестроечная архитектура стран СНГ с самого начала вызывала бурную негативную реакцию в кругах городских активистов и ценителей архитектуры. «Китч» и «треш» — вот, пожалуй, самые подцензурные из тех определений, которые применяли в попытках выразить главную суть нового явления и дать «стилю» имя. Эпоха оставила в наших городах такое количество всеми ненавидимых «стекляшек» и «вставных челюстей», что, казалось бы, она не заслуживает менее ругательного названия. Существует устойчивое мнение, что заниматься историей и систематизацией архитектурного наследия этой эпохи — наследия очень часто вторичного и низкосортного — означает разбираться в сортах сомнительных субстанций, а оправдывать такую архитектуру — все равно что обесценивать все существующие в архитектурном ремесле многовековые принципы и ориентиры.
Художественные недостатки наиболее часто критикуемых зданий очевидны многим. Однако если присмотреться внимательнее, то за аляповатыми портиками, простодушными куполочками и «шляпками», премиальным глянцем фальшфасадов покажутся запечатленные в монолитном железобетоне и полированном граните живые свидетели одного из самых удивительных и неоднозначных периодов российской истории. Зачастую эти дома – не просто памятники своей эпохи, но и дисплеи всех ее свершений и противоречий.
Конечно, такое можно сказать об архитектуре любого исторического периода. Но капиталистическому романтизму действительно есть чему нас научить. Дело в том, что капромантизм — это вовсе не про хороший вкус, и не про верность вековым эстетическим идеалам. Напротив: самим фактом своего существования он противостоит диктату хорошего вкуса, вновь и вновь напоминая нам, что вкус — это способ классовой сегрегации, который мешает людям становиться ближе и понятнее друг другу. Архитектура эпохи капромантизма учит максимальной толерантности, свободе высказывания в городском форуме и делает возможным по-настоящему широкий диалог. В таком диалоге равное право на существование и самовыражение имеет каждый, как бы далёк он ни был от образа «порядочного горожанина». Умение принимать мир во всем многообразии составляющих его лиц и мнений, терпимость к Иному, отказ от суждения по наружности — важнейшие социальные навыки, и капромантизм как раз об этом.
Случайно ли, закономерно ли, но заряд капиталистического романтизма в России угасал синхронно с самой российской демократией. Маятник послушно качнулся в обратную сторону. Вновь победило убеждение в необходимости порядка и регламента в городской среде. Вновь вернулся культ визуальной экологии. В архитектуре российских городов снова стала преобладать вера в то, что хороший вкус — это лучше, чем плохой вкус, а хорошее воспитание лучше, чем плохое. А потому все сложнее представить появление на улицах одного из наших миллионников очередного кричащего фасада, причем каких-нибудь 10—15 лет назад он бы мало кого удивил.
